— Кого?
— Миссис… Вашу матушку.
— А, миссис Гувер. Моя мама — миссис Гувер. Уж я-то знаю. Когда-то это была и моя фамилия.
И миссис Куни от души расхохоталась.
Фридлендер тоже посмеялся с ней вместе.
— А я как ее назвал? — спросил он. — Бойл, да? Здесь раньше жила миссис Бойл. Вот почему. Гувер. Значит, она Гувер, да? Я запомню.
— Ее нет, — сказала миссис Куни.
— Вот как.
— Правда, ужасно? Она часами не бывает дома, и мне все время кажется, что ее переехал грузовик или мало ли что бывает в ее возрасте.
— Увы, — сочувственно произнес Фридлендер. — не хотите сигарету?
В возрасте семи лет маленькую Элейн отправили в школу № 332 в Бронксе, где она прошла новейшее и научнейшее тестирование и была записана в класс 1-А-4, в котором оказалось сорок четыре ученика «с замедленным развитием». Каждый день миссис Куни или ее мать, миссис Гувер, отводили девочку в школу и забирали обратно. Обычно отводила ее миссис Гувер и забирала днем миссис Куни. По крайней мере, четыре раза в неделю миссис Куни ходила в кино, обыкновенно на вечерний сеанс, поэтому на другой день она вставала поздно. Иногда из-за непредвиденных обстоятельств миссис Куни не успевала за дочерью, и девочка привычно ждала не меньше часа у второго выхода, пока за ней не приходила, тяжело передвигая ноги, рассерженная бабушка. Будь то по дороге в школу или из школы, беседы Элейн и ее бабушки никогда не поднимались до того высочайшего уровня взаимоотношений, который называется дружбой между поколениями.
— Не потеряй опять завтрак.
— Что, бабушка?
— Не потеряй завтрак.
— Опять арахисовое масло?
— Что опять?
— Арахисовое масло.
— Не знаю. Мама готовила завтрак. Подтяни трусики.
Их разговор всегда был таким же варикозным и малоприятным, как нос миссис Гувер. А девочка как будто ничего не замечала. У нее был вид счастливого ребенка. И она все время улыбалась. И смеялась над тем, что вовсе не было смешно. Казалось, ей безразлично, что мать одевает ее в отвратительно тусклые и дешевые платья. Казалось, она вовсе не была несчастливой. Но когда она училась уже в четвертом классе, ее учительница, высокая и изящная, но с некрасивыми ногами, мисс Элмендорф, посчитала необходимым поговорить о ней с начальницей.
— Мисс Каллахан? Не могли бы вы уделить мне несколько минут?
— Ну, конечно! — сказала мисс Каллахан. — Заходите, дорогая!
Юная мисс Элмендорф закрыла за собой дверь.
— Я бы хотела поговорить с вами об Элейн Куни…
— Куни. Куни. А! Это та самая прелестная девочка, — восторженно произнесла мисс Каллахан. — Садитесь, дорогая.
— Благодарю вас… Мисс Каллахан, я думаю, ее надо перевести на класс младше. Ей трудно учиться. Она не знает грамматики, не умеет считать. А слушать, как она читает, просто мука.
— Ах! — воскликнула мисс Каллахан. — Дин, дон, дел!
— Она прелестная девочка, — продолжала мисс Эдмендорф. — Самая красивая из всех, кого я знаю. Ну, просто вылитая Рапунцель.
— Кто? — довольно резко переспросила мисс Каллахан.
— Рапунцель, — повторила мисс Элмендорф. — Рапунцель, Рапунцель, спусти вниз свои золотые косы. Помните, как сказочный принц по косам Рапунцель влез в башню замка?
— Ах, да, — только и проговорила мисс Каллахан.
Она взяла в свои тонкие бесполые пальцы карандаш, и мисс Элмендорф пожалела, что заговорила о какой-то неизвестной Рапунцель.
— Мне кажется, — сказала мисс Элмендорф, — ей будет полегче, если мы переведем ее в другой класс.
— Ну и что?! В другой класс она пойдет, она пойдет, она пойдет, — пропела мисс Каллахан, по-мужски вставая из-за стола.
Мисс Каллахан сказала свое слово, но когда вечером мисс Элмендорф обедала в одиночестве в кафетерии «Бикфорд», она поняла, что не может просто так перевести малышку, эту Рапунцель, в другой класс, не поговорив с ней. Ей хотелось сначала разочароваться в девочке, а потом уже перевести ее в младший класс. Поэтому на другой день она задержала Элейн, чтобы разочароваться в ней.
— Элейн, дорогая, — сказала она, — я хочу завтра послать твой дневник в класс 4-А-4. Поучись там немножко. Там, я думаю, нам будет полегче. Ты понимаешь меня, правда? Стой спокойно.
— Я учусь в 4-Б-4, — ответила Элейн.
Что этой мисс Элмендорф надо?
— Правильно, дорогая, я знаю. Но мы попробуем немножко поучиться в 4-А-4. Так нам будет полегче. Ты получше все запомнишь, и когда начнется следующий семестр, 4-Б-4 нам с тобой хлопот не доставит.
— Я учусь в 4-Б-4, — сказала Элейн. — Я учусь в 4-Б-4.
Глупая девочка, подумала мисс Элмендорф. Глупая. Совсем неумная. И платье на ней, уродливее не бывает. Вот я смотрю в удивительные синие глаза, а в них ничего нет, совершенно ничего. И все-таки она Рапунцель. Она красавица. Самая потрясающая, самая длинноногая, золотоволосая, пунцовогубая, очаровательноносая, гладкокожая девочка, какую я только видела в своей жизни.
— Мы попробуем, ладно, Элейн? — с отчаянием проговорила мисс Элмендорф. — Мы посмотрим, как это будет, ладно? Стой спокойно, дорогая.
— Да, мисс Элламдорф, — протянула в нос Элейн.
Чтобы закончить восемь классов, Элейн понадобилось девять с половиной лет. Когда она в первый раз пошла в школу, ей исполнилось семь лет, когда же она закончила ее, ей было шестнадцать.
На выпускной вечер она единственная пришла с накрашенными губами, не считая итальянки Терезы Торрини, которой уже исполнилось восемнадцать и которая была матерью незаконного ребенка от таксиста Хьюго Мунстера. Двенадцатилетняя Филлис Джексон произнесла на выпускном вечере прощальную речь. Милдред Хорганд, тоже двенадцатилетняя, сыграла на скрипке «Элегию» и «Когда в долину к вам другой придет певец». Тринадцатилетняя Линдсей Фойерштейн прочитала наизусть «Ганга Дин» и «Бродил, как тучка, одинок». Тельма Аккерман, которой было тринадцать с половиной лет, исполнила сложный чечеточный номер, совсем как Эдди Кантор или Рэд Скелтон. Другие имена тоже были напечатаны в настоящей концертной программке: Бабе Вассерман — рояль, Долорес Стровак — птичьи голоса, Мэри Фрэнсис Лиланд — собственное эссе «Что для меня Америка». Всем этим девочкам исполнилось не больше тринадцати, а Долорес Стровак, умевшей имитировать голоса тридцати шести разных птиц, — всего одиннадцать.