Ранние рассказы [1940-1948] - Страница 62

Корин привыкла понемногу употреблять спиртное — большинство ее друзей или выпивали или сильно пили, — но в те дни, когда она встречалась с Фордом, не брала в рот даже коктейля. На всякий случай. Она боялась, что спугнет его своим дыханием, когда, не сдержав порыва, он заключит ее в объятия на фоне городской окраины, укрывшись в тени какой-нибудь галантерейной лавки или магазина оптики.

Поцеловал ее Форд, как назло, когда она пришла с редакционной вечеринки.

Поцеловал он ее в китайском ресторане. Приблизительно месяца через два с половиной после их первой встречи Корин поджидала там Форда, читая гранки своей статьи. Он подошел к ней, поцеловал, потом снял пальто и сел. Это был рядовой, нисколько не возвышенный поцелуй рядового, ничуть не возвышенного мужа, заглянувшего после работы в гостиную. Корин, между тем, была слишком счастлива, чтобы гадать, отчего Форд так скоро преодолел возвышенный период. Позже, подумав мимоходом о случившемся, она пришла к утешительному для себя выводу, что их поцелуи проходят обратную эволюцию.

В тот же вечер, когда Форд ее поцеловал, Корин спросила, не выберет ли он время, чтобы познакомиться кое с кем из ее друзей.

— У меня чудесные друзья, — объясняла она с воодушевлением, — они все знают твои стихи. Некоторые только ими и живут.

— Корин, я довольно необщительный…

Корин что-то вспомнила и, улыбаясь, наклонилась к нему.

— Именно это слово употребила мисс Эйглтингер, когда говорила о тебе, вернее, кричала в приспособление, через которое слушал мой папа. Помнишь мисс Эйглтингер?

Форд кивнул, без тени умиления.

— А как я должен себя с ними вести?

— С моими друзьями? — изумилась Корин, но тут же заметила, что Форд не шутит. Она решила пошутить сама: — Ну-у пожонглируешь немного индийскими булавами, расскажешь, кто твои любимые кинозвезды.

Шутки ее до Форда, как правило, не доходили. Она потянулась через стол и взяла его за руку.

— Милый, тебе не надо ничего делать. Этим людям просто хочется увидеть тебя.

Неожиданная мысль просто потрясла ее, буквально огорошила.

— Быть может, ты не понимаешь, что значат для многих твои стихи?

— Ну почему же, думаю, понимаю. — Ответ был неубедительный. Корин такой ответ совсем не устраивал.

Она заговорила горячо.

— Милый, стоит открыть у «Брентано» любой литературный журнал, как тут же натыкаешься на твое имя. А человек, которому ты меня представил? Казначей, если не ошибаюсь? Он же говорил, что о «Робком утре» пишут целых три книги. Одну даже в Англии. — Корин провела рукой по костяшкам его пальцев. — Тысячи людей не могут дождаться среды, — продолжала она нежно. (Подразумевалось, что вот-вот выйдет в свет вторая книга Форда.)

Он кивнул. Но все же что-то его беспокоило.

— А танцев у тебя случайно не будет, а? Я танцевать не умею.

Через неделю, или около того, большая компания лучших друзей явилась к Корин знакомиться с Фордом. Первым пришел Роберт Уэйнер, За ним — Луиза и Элиот Зеермейеры из Такахо, очень тонкие люди. Следом пришла Элис Хэпберн, которая преподавала тогда или еще раньше в Уэлсли. Симор и Фрэнсис Херц, самые большие интеллектуалы среди знакомых Корин, поднимались на лифте вместе с Джинни и Уэсли Фаулерами, партнерами Корин по бадминтону. По меньшей мере пятеро из собравшихся читали обе книги Форда. (Новинка — «Человек на карусели» — только что появилась.) И по меньшей мере трое из этих пяти искренне и неустанно восхищались гением Форда.

Форд опоздал почти на час и почти до самого десерта стеснялся. Потом вдруг вошел в роль почетного гостя и поразительно тонко провел ее.

Целый час он сам рассуждал и выслушивал соображения Роберта Уэйнера и Элиота Зеермейера о стихах Хопкинса.

Си Херцу он не только дал весьма дельный совет насчет его книги (тогда еще готовившейся) о Вордсворте, но подсказал название и содержание трех глав.

Суфражистские выпады Элис Хэпберн он отразил и глазом не моргнув.

Он крайне деликатно и совершенно впустую объяснил Уэсли Фаулеру, почему Уолт Уитмен не «непристойный» поэт.

Ни в том, что говорил Форд, ни в том, как он вел себя весь вечер, не было даже намека на позерство. Он просто был великим человеком, который, невзирая на то, что его величие сковано рамками званого обеда, тактично и последовательно, оставаясь самим собой, без высокомерия и заискивания, общался с присутствующими. Вечер удался. Пускай не все это понимали, но чувствовали все. На следующий день в редакционный кабинет Корин позвонил по внутреннему Роберт Уэйнер.

Как всегда случается с теми, кто излишне печется о чужой добродетели, Уэйнеру даже по телефону было трудно скрыть свою озабоченность.

— Прекрасный вечер, — начал он.

— Бобби, ты просто прелесть! — воскликнула Корин, заходясь от восторга. — Вы все — просто прелесть! Слушай. Поговори с телефонисткой. Узнай, может, я могу тебя поцеловать.

— Делать нечего. — Уэйнер откашлялся. — Рад служить моему правительству.

— Я не шучу! — У Корин даже закружилась голова от избытка нежности к Бобби; он правда был просто прелесть. — При чем тут правительство? — поинтересовалась она беспечно.

— Он не любит тебя, Корин.

— Что? — спросила Корин. Она отлично расслышала Уэйнера.

— Он не любит тебя, — отважно повторил Уэйнер. — Форду даже в голову не приходит, что тебя можно любить.

— Заткнись, — сказала Корин.

— Хорошо.

Последовала долгая пауза. Потом Уэйнер все же подал голос снова. Казалось, он говорил издалека.